Неофициальный адаптированный перевод эссе Греты Тунберг “The science is as solid as it gets” из сборника “The Climate Book” (Издательство Penguin Random House, 2022 г.). Подготовила Алия Веделих специально для Ecostan News.
Поразительная климатологическая стабильность эпохи голоцена позволила нашему виду — Homo sapiens — превратиться из охотников-собирателей в земледельцев. Голоцен начался около 11 700 лет назад, когда закончился последний ледниковый период. За этот относительно короткий промежуток времени мы полностью изменили наш мир — в мир людей. В мир, принадлежащий одному определенному виду, и этот вид — мы.
Мы развивали сельское хозяйство, строили дома, создавали языки, письменность, математику, инструменты, валюту, религию, оружие, искусство и иерархические структуры. Человеческое общество расширялось с невероятной, с геологической точки зрения, скоростью. Затем произошла промышленная революция, положившая начало «Великому ускорению». Мы перешли от невероятно быстрого развития к чему-то другому, чему-то шокирующему.
Если отразить мировую историю в отрезке продолжительностью в один год, промышленная революция произошла бы примерно за полторы секунды до полуночи в канун Нового года. С момента возникновения человеческой цивилизации мы вырубили половину всех деревьев, уничтожили более двух третей всех диких животных и заполнили наши океаны пластиком, а также спровоцировали потенциальное массовое вымирание и климатическую катастрофу. Мы начали разрушать те самые системы жизнеобеспечения, от которых мы все зависим. Другими словами, мы пилим сук, на котором живем.
Мы начали разрушать те самые системы жизнеобеспечения, от которых мы все зависим.
Тем не менее, подавляющее большинство до сих пор не в полной мере осознаёт, что происходит, и многих происходящее, кажется, даже не волнует. Это связано с различными факторами, многие из которых будут исследованы в этой книге. Один из них называется «синдром сдвига исходного уровня» или «поколенческая амнезия», он про то, что мы привыкаем к новым вещам и начинаем смотреть на мир через другую призму. Мои прадеды и прадедушки, вероятно, не могли себе представить восьмиполосную развязку, но для моего поколения это совершенно нормально. Некоторым из нас это даже кажется — в зависимости от обстоятельств — естественным, безопасным и обнадёживающим. Далёкие огни мегаполиса, нефтеперерабатывающий завод, сверкающий на обочине тёмной автострады, и яркие взлетно-посадочные полосы аэропортов, освещающие ночное небо, — это виды, к которым мы настолько привыкли, что многим из нас их отсутствие покажется странным.
То же самое касается успокоения, которое некоторые люди находят, среди прочего, в чрезмерном потреблении. В какой-то момент то, о чём мы раньше даже не могли подумать, очень быстро становится естественной и даже незаменимой частью нашей повседневной жизни. И чем дальше мы отдаляемся от природы, тем труднее становится напоминать себе, что мы являемся её частью. Мы, в конце концов, вид животных среди других видов животных. Мы не стоим выше других элементов, из которых состоит Земля. Мы зависим от них. Мы не владеем этой планетой, так же как ею не владеют лягушки или жуки, олени или носороги. Это не наш мир, как напоминает нам глава Питера Браннена.
Чем дальше мы отдаляемся от природы, тем труднее становится напоминать себе, что мы являемся её частью.
Быстро обостряющийся климатический и экологический кризис является глобальным кризисом: он затрагивает все живые существа. Но сказать, что в этом виновато всё человечество, будет очень и очень далеко от истины. Большинство людей сегодня неплохо живут в безопасных для планеты границах. Этот кризис вызван меньшинством, и оно продолжает усугублять его. Вот почему популярный аргумент «людей слишком много» вводит в заблуждение. Население имеет значение, но это не те люди, которые создают выбросы и истощают Землю. Это делают некоторые люди: их привычки и поведение, в сочетании с экономическими структурами ведут нас к катастрофе.
Этот кризис вызван меньшинством, и оно продолжает усугублять его.
Промышленная революция, подпитываемая рабством и колонизацией, принесла невообразимое богатство Глобальному Северу и, в частности, небольшому меньшинству людей, живущему там. Эта крайняя несправедливость является основой, на которой построено наше современное общество. Это самая суть проблемы. Это страдания многих, которые заплатили за блага немногих. Их везение имело цену: угнетение, геноцид, экологическое разрушение и климатологическая нестабильность. У всех этих разрушений есть счёт, который ещё не оплачен. Фактически, он даже не был выставлен; он всё ещё ожидает своего момента.
Везение жителей Глобального Севера имело цену: угнетение, геноцид, экологическое разрушение и климатологическая нестабильность.
Так почему же это важно? Почему в такой чрезвычайной ситуации просто не забыть прошлое и не заняться поиском решений текущих проблем? Зачем усложнять ситуацию, поднимая одни из самых сложных вопросов в истории человечества? Ответ заключается в том, что это не просто кризис, происходящий здесь и сейчас. Климатический и экологический кризис представляет собой кумулятивный кризис, который в конечном итоге восходит к колониальной эпохе и доколониальной истории. Это кризис, основанный на идее того, что некоторые люди имеют более высокую ценность, нежели другие, и поэтому они имеют право красть землю, ресурсы, возможность улучшить условия жизни и даже жизни других людей. И это всё продолжается до сих пор.
Этот кризис основан на идее того, что некоторые люди имеют более высокую ценность, нежели другие, и поэтому они имеют право красть землю, ресурсы, возможность улучшить условия жизни и даже жизни других людей.
Около 90 процентов выбросов CO2 (или углекислый газ, наиболее распространённый парниковый газ – прим. пер.), которые составляют весь наш углеродный бюджет, уже были выброшены. Углеродный бюджет представляет собой максимальное количество углекислого газа, которое человечество может позволить себе выбросить, чтобы с вероятностью в 67 процентов остаться в пределах глобального повышения температуры на 1,5 °C. Мы накачиваем углекислым газом атмосферу и океаны, где он и остаётся, нарушая хрупкий баланс в биосфере на многие столетия вперед. Не говоря уже о том, что в тот же промежуток времени будут риски наступления многих переломных моментов и срабатывания петель обратной связи. Оставшийся бюджет CO2, который мы можем позволить себе выбросить в рамках согласованных целей, почти израсходован. Но многим странам с низким и средним уровнем дохода ещё предстоит построить инфраструктуру по типу той, на которой основан достаток и благосостояние стран с более высоким уровнем дохода. И для этого им придётся совершить значительные выбросы CO2. Казалось бы очевидным, что 90 процентов уже выброшенного CO2 должны быть в центре наших переговоров по климату или, по крайней мере, иметь какое-то влияние на глобальный климатический дискурс. Однако происходит обратное. Наш исторический долг — среди многих других важнейших аспектов — полностью игнорируется странами Глобального Севера. (Про “наш долг” Грета говорит как представительница Глобального Севера — прим. пер.)
Казалось бы очевидным, что 90 процентов уже выброшенного CO2 должны быть в центре наших переговоров по климату или, по крайней мере, иметь какое-то влияние на глобальный климатический дискурс. Однако происходит обратное.
Некоторые утверждают, что всё это произошло так давно, что люди у власти не знали об этих проблемах, когда строили наши энергетические системы и запускали массовое производство всего того, что мы потребляем. Но, как демонстрирует Наоми Орескес в своём эссе, они знали. Свидетельства ясно говорят о том, что крупные нефтяные компании, такие как Shell и ExxonMobil, знали о последствиях своих действий, по крайней мере, в течение последних четырёх десятилетий. Как объясняет Майкл Оппенгеймер, это относится и к странам. К тому же, неоспорим тот факт, что более 50 процентов всех выбросов углекислого газа, когда-либо совершённых человечеством, были сделаны после создания (в 1988 году — прим. пер.) Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК) и после того, как в 1992 году ООН провела в Рио-де-Жанейро свой Саммит Земли. Получается, что они знали. Мир знал.
Более 50 процентов всех выбросов углекислого газа, когда-либо совершённых человечеством, были сделаны после создания (в 1988 году — прим. пер.) Межправительственной группы экспертов по изменению климата.
Это восходит к проблематике чёрно-белого восприятия мира. Некоторые говорят, что между ними (чёрным и белым — прим. пер.) много оттенков, что всё сложно, а ответы никогда не бывают простыми. Но я ещё раз говорю: есть много чёрно-белых ситуаций. Либо ты падаешь с обрыва, либо нет. Либо мы живы, либо мы мертвы. Либо всем гражданам разрешено голосовать, либо нет. Либо женщинам даны равные с мужчинами права, либо нет. Либо мы достигнем климатических целей, установленных в Парижском соглашении, и таким образом избежим наихудшие риски наступления необратимых и неподконтрольных изменений, либо нет.
Эти проблемы могут быть настолько чёрными или белыми, насколько это возможно. Когда дело касается климатического и экологического кризиса, у нас есть веские недвусмысленные научные доказательства необходимости перемен. Проблема в том, что все эти свидетельства ставят современную передовую науку в противоречие с нашей нынешней экономической системой и образом жизни, который многие люди на Глобальном Севере считают своим правом. Ограничения и запреты не являются синонимами неолиберализма или современной западной культуры. Просто посмотрите, как некоторые части мира отреагировали на ограничения во время пандемии Covid-19.
Все эти свидетельства ставят современную передовую науку в противоречие с нашей нынешней экономической системой и образом жизни, который многие люди на Глобальном Севере считают своим правом.
Вы, конечно, можете возразить, что существуют разные научные взгляды и мнения, что не каждый учёный согласен с каждым другим учёным. И это правда: учёные тратят огромное количество времени на обсуждение различных аспектов своих результатов — так наука и работает. Этот аргумент можно использовать в бесчисленных темах для дискуссий, но к нему нельзя больше прибегать в связи с климатическим кризисом. Этот поезд уже ушёл. Наука подтверждает это железобетонно.
Остаётся по большей части только выбор тактики. Как упаковать, выразить и передать информацию. Насколько смелыми позволят себе быть учёные? Должны ли учёные приветствовать неадекватные предложения политиков, только потому что они лучше, чем ничего, и потому что это также может помочь им получить — или сохранить — место за столом переговоров? Или же учёные должны рискнуть и рассказать всё как есть, даже если это усилит пораженческие настроения и апатию среди людей, а сами учёные будут отвергнуты как алармисты? Должны ли они придерживаться позитивного, обнадеживающего подхода «стакан наполовину полон» или им следует отложить в сторону коммуникативные тактики и просто сосредоточиться на донесении фактов? Или, может быть, немного того и другого?
Должны ли учёные рискнуть и рассказать всё как есть, даже если это усилит пораженческие настроения и апатию среди людей, а сами учёные будут отвергнуты как алармисты?
На сегодня большой темой для разногласия является вопрос, следует ли учитывать вопрос справедливости и исторические выбросы при обсуждении действий, необходимых для преодоления экологического кризиса. Поскольку эти цифры (углеродного бюджета и вклада в него Глобального Севера — прим. пер.) до сих обсуждались вне международных рамок, несомненно, возникает соблазн проигнорировать их, ведь они сделают мрачное послание ещё более мрачным. Однако из-за этого те, кто пытается придерживаться целостного подхода и учитывать эти цифры, выглядят бóльшими паникёрами, чем их коллеги, и это серьёзная проблема. Например, перспектива того, что страны Глобального Севера, такие как Испания, США или Франция, достигнут нулевого уровня выбросов к 2050 году, кажется совершенно неадекватной, если учитывать аспект справедливости и их исторические выбросы. Но если вы, скажем, американский ученый, стремящийся охватить большую внутреннюю аудиторию, вы, вероятно, не станете отвергать всю идею достижения нулевого выброса к 2050 году как совершенно недостаточную. Подобная тактика имеет смысл, так как идея достижения чистого нуля за три десятилетия уже считается в дискурсе США крайне радикальной. Проблема, однако, в том, что для работы Парижского соглашения на глобальном уровне требуется учитывать вопрос справедливости и исторические выбросы. Нет никакого возможности обойти это. И дело не в том, что у нас есть время для долгих рассуждений.
Мы прошли долгий путь от наших предков, охотников-собирателей. Но наши инстинкты не успели измениться. Они по-прежнему работают в основном так же, как и 50 000 лет назад, в другом мире, задолго до того, как появились сельское хозяйство, домашний комфорт, Netflix и супермаркеты. Мы созданы для другой реальности, и нашему мозгу трудно реагировать на угрозы, которые не очевидны здесь и сейчас, такие как климатический и экологический кризис. Угрозы, которые мы не можем ясно увидеть, потому что они слишком сложны, слишком медленны и слишком далеки.
В более широкой, геологической перспективе эволюция Homo sapiens происходила со скоростью света. Не это ли преследует нас сейчас? Была ли наша цивилизация заложен на неустойчивом фундаменте изначально, за десятки тысяч лет до начала промышленной революции? Были ли мы слишком одарены как биологический вид? Превосходим ли остальные виды ради нашего собственного блага? Или мы можем измениться? Сможем ли мы использовать наши навыки, наши знания и наши технологии для создания культурного сдвига, который заставит нас вовремя трансформироваться, чтобы предотвратить климатическую и экологическую катастрофу? Мы явно способны на это. А будем ли — зависит полностью от нас.
