Изменение климата мобилизует всё больше молодых людей в Центральной Азии. Рано или поздно климатические активистки и активисты сталкиваются с политическим механизмом, созданным человечеством для решения этой планетарной проблемы — Рамочной конвенцией ООН об изменении климата (РКИК ООН). Климатические переговоры, которые проходят ежегодно в виде конференций сторон РКИК ООН, с каждым разом усложняются: усложняются язык, структура и условия, в которых это всё существует.
Мы поговорили с Александрой Тулусоевой, бурятской климатической активисткой, которая уже несколько лет живёт в Казахстане, о том, как молодые люди могут находить себя в климатической дипломатии. Александра работает в международной молодёжной сети Care About Climate, состоит в рабочей группе по энергетике YOUNGO, была членом оргкомитета Павильона детей и молодежи на COP29 и делегаткой трёх последних климатических конференций ООН: COP27 в 2022 году в Египте, COP28 в 2023 году в ОАЭ и COP29 в 2024 году в Азербайджане.
Алия Веделих (АВ): Расскажите свою историю. Как вы заинтересовались климатической темой, и как вы вдруг — а, возможно, и не вдруг— очутились в климатических переговорах?
Александра Тулусоева (АТ): Начну издалека. Если говорить об интересе именно к “экологии”, то это всегда было со мной.
Я родилась в Сибири, в небольшом селе, я — этническая бурятка. Буряты — один из коренных народов России. У нас в силу разных культурных и религиозных причин, близости уникального природного объекта, озера Байкал, заложено трепетное отношение к природе. Буряты находятся с ней в близких отношениях.
Но я не думала, что буду строить карьеру в “экологии” — мне нравилась тема международных отношений, дипломатии. Поэтому я выучилась на международника. После выпуска из университета с этим образованием я начала работать переводчиком: переводила разные по содержанию тексты.
Как-то я переводила тексты для угольной компании. Там были документы, в которых описывались показатели выбросов диоксида серы при сжигания угля. Я переводила это всё как-то автоматически, то есть там, условно, выбросы — это два китайских иероглифа. Потом я уже начала задумываться о том, как эти выбросы влияют на нас — даже по иероглифам было понятно, что это что-то плохое. Спустя несколько лет, участвуя в климатических переговорах, я снова увижу важность текстов, но уже в другом контексте.
Мне сначала была интересна тема энергетики и энергоперехода. Затем шаг за шагом это всё гармонично перешло в тему климата.
До записи нашего интервью вы упоминали разные виды активизма, включая сортировку мусора. В своём городе я тоже начинала с таких локальных действий как волонтёр.
Но мой академический бэкграунд и дальнейший опыт показал, что многое решается на политическом уровне. Активизма, пусть и регулярно, на низовом уровне недостаточно, если нет выхода на уровень принятия решений. Потому что на низовом уровне проблема не получает системного решения и, по сути, не решается. Такая активность не выливается в управленческие меры или политические реформы.
После работы переводчиком я начала искать какие-то возможности в “экологии”. Было очень много отказов, у меня даже была папка на ноутбуке “Отказы”. Потом, как позже оказалось, всё сложилось очень даже удачно, и отказы порой случаются, чтобы ты оказался в другом, более подходящем месте. Моя большая адвокация началась с организации, которая называется Youth and Environment Europe. Это такая большая сеть, объединяющая молодёжные экологические НКО в Европе. Там я попала на лидерскую программу, меня выбрали координаторкой по устойчивой энергетике.
Это был 2022-й год, в Европе как раз был энергетический кризис из-за сокращения поставок российского газа. В этой сети я с коллегами занималась кампаниями и поиском средств на них. Например, мы запустили кампанию для молодёжи из особо уязвимых к энергетическому кризису стран. Уязвимость мы определяли по тому, насколько сокращение поставок газа повлияет на рост цен. Мы подготовили разные тулкиты про то, как молодые женщины и мужчины могут влиять на энергетическую и экологическую политику своих стран.
С той же с организацией я попала на свой первый КОП (от англ. COP, the Conference of Parties to the UN Framework Convention on Climate Change, или Конференция сторон Рамочной конвенции ООН об изменении климата — прим. ред.), это был COP27 в Египте. Его называли африканским КОПом, потому что он был, с одной стороны, в Шарм-эль-Шэйхе, с другой стороны, там очень много фокуса было на теме loss and damage, или потерь и ущерба от последствий изменения климата. Эта тема меня сильно впечатлила.
В Youth and Environment Europe я была чуть больше года. Сейчас я с другой организацией, Care About Climate. Её география шире — она работает на международном уровне, состоит тоже полностью из активистов, которые присоединились к нам из разных уголков света. В этом есть свои преимущества, так как наша международная команда никогда не перестаёт работать, но есть и свои сложности: когда у нас командные созвоны, у кого-то это может быть полночь, у кого-то семь утра — не так просто собрать все часовые пояса вместе.
АВ: Расскажите, чем вы сейчас занимаетесь в Care About Climate.
АТ: Основной фокус организации — как раз дать молодёжи инструменты эффективного вовлечения в климатические переговоры. Я задействована в нескольких проектах: основной — курс по климатической политической адвокации на международном уровне, также у нас есть трекер равенства определяемых на национальном уровне вкладов, the NDC Equity Tracker.
Курс по климатической адвокации — это более 10 часов материалов: от истории принятия Рамочной конвенции об изменении климата до практических советов о том, как поберечь своё ментальное здоровье на время COP. Мы переводим контент на шесть языков ООН и адаптируем его, как раз я перевожу на русский.
Каждый год мы его обновляем — в зависимости от того, какие решения были приняты на очередной конференции сторон, или каких-то других обстоятельств. Чтобы курс оставался актуальным.
Второй проект: the NDC Equity Tracker, то есть трекеры равенства страновых ОНУВов (определяемые на национальном уровне вклады; имеются в виду обязательства страны по сокращению выбросов парниковых газов как часть глобальных усилий — прим. ред.). Там мы отслеживаем, насколько обязательства стран учитывают молодёжь и гендерный фактор.На COP29 мы запустили ещё одну инициативу, она называется NDC Youth Clause, или Молодёжная статья ОНУВ. Она призывает — но не обязывает — страны включить в свои ОНУВы показатели по молодёжи и “гендеру”.
АВ: Хочу спросить про варианты влияния на переговоры. Насколько я понимаю, активистские группы между КОПами отслеживают прогресс по своим темам, потом формулируют месседжи, с помощью которых они давят на те или иные страны на следующем КОПе. То есть активисты проводят работу, связанную с переговорами: между КОПами — через вовлечение в рабочие группы и коммуникационные кампании, перед КОПами — через кампании давления, на самих КОПах — непосредственно через наблюдение, выступления и акции. Есть ли ещё варианты влияния на переговорные процессы?
Почему я это спрашиваю? Потому что на COP29, а это был мой первый КОП, я заметила, что делегаты из Центральной Азии тусовались в основном в павильонах: приезжают из-за павильона, делают что-то 2-3 дня в павильоне и уезжают. Как мне показалось, павильоны — это история, не сильно связанная с самими переговорами. Или я ошибаюсь и через павильоны тоже как-то можно повлиять на переговоры?
АТ: Журналисты всё чаще сравнивают климатические КОПы со Всемирным экономическим форумом в Давосе, с большой ярмаркой — потому что помимо переговорщиков приезжают вообще все, кто угодно. Приезжают для заключения торговых сделок в павильонах, которые, действительно, не являются частью переговоров.
Если результаты этих сделок положительно сказываются на политических амбициях или экономических интересах страны, я безусловно не против… Но — это правда, такое количество павильонов, такое внимание к ним, такое огромное количество сайд-ивентов, действительно, очень сильно отвлекает.
Я не думаю, что профессиональные переговорщики, погруженные в свою работу, находят время даже побывать в зоне павильонов. На COP29 я общалась с делегацией Монголии: они буквально не выходили из пленарных заседаний.
А по поводу влияния на процесс переговоров. Все процедуры на климатических КОПах подчиняются общим процедурам ООН, а они достаточно консервативные. Начиная с самого базового правила консенсуса, когда решение принимается только консенсусом сторон, а не большинством голосов. Это достаточно консервативная мера, которая тормозит прогресс, но у неё есть и свои плюсы. Что я хочу сказать? Весь переговорный процесс в рамках РКИК ООН — консервативный и стандартизированный, и в него вмешаться как-то так, чтобы вот прям повлиять на переговоры, мне кажется, это очень сложно, если вообще возможно.
Сейчас большее влияние на переговоры имеет presidency, то есть председательство страны, принимающей конференцию. К примеру, итоговое решение на COP29 было принято “силовым консенсусом” (без заслушивания стран, которые хотели выступить по нему — прим. ред.). Насколько я знаю, такое было и в Мексике (COP16 в Канкуне в 2010 году — прим. ред.).
С точки зрения влияния гражданского общества на переговоры: я знаю, что есть попытки “поймать” переговорщиков, буквально прижать их к стенке и донести свою позицию. У нас в Youngo тоже была такая стратегия с энергетическим треком: мы буквально стояли возле дверей комнат и “ловили” каких-то высокопоставленных чиновников — мы их узнавали в лицо, приходилось гуглить их имена, запоминать, как они выглядят. Хватали за руку норвежского министра и доносили ему свой посыл. И дальше уже от самого переговорщика зависит: насколько он или она к вам прислушается, насколько для них важна тема молодёжи или инициативы молодёжи.
Кто-то, действительно, слушает: мы закинули им это зерно, потом они, возможно, ещё раз где-то такое встретят, зерно прорастёт и это даст положительный итог. То есть активистам нужно доносить свои мессиджы систематично и давить количеством. Но именно в отношении такого прямого влияния от гражданского общества на переговоры я, к сожалению, тут достаточно пессимистична.
Возможно, когда есть какие-то такие супер чувствительные и важные темы, как это было, например, с финансированием на COP29 в Баку. Гражданское общество объединилось в один живой организм, который требовал увеличения амбиций по вопросу финансирования.
Я тоже в этом участвовала. 16 ноября, в Global Day of Action на COP29 мы делали большие протесты: все собрались с разными лозунгами, сначала в пленарном зале, потом в коридорах, где как раз проходили переговорщики. Они видели нас и отчаяние в наших глазах, читали наши транспаранты, кто-то даже фотографировал. На кого-то это действует, на кого-то это абсолютно не действует. Я даже видела мнение, что такие вещи надо запретить, потому что они отвлекают переговорщиков от сути переговоров.
Мне кажется, что такие акции на переговорах дополняют общий контекст, от которого и отталкиваются переговорщики. К слову, РКИК ООН одна из немногих таких площадок ООН, где позволительны протесты и где, в том числе через них, можно услышать голос развивающихся и наименее развитых стран.
АВ: Несколько недель назад мы писали про опыт Египта: про то, как эта страна дополняет свои официальные делегации молодёжными переговорщиками, которые если не выступают на переговорах сами, то по крайней мере отслеживают треки.
Как думаете, применим ли такой опыт в странах Центральной Азии или других постсоветских странах? Могут ли наши правительства, у которых сейчас нет внутреннего потенциала отслеживать все треки и интересы своих стран на переговорах, набирать молодёжных переговорщиков, прокачивать их потенциал и использовать этот потенциал? Подходит ли нам вообще такой вариант?
АТ: Про эту программу в Египте я, к сожалению, не слышала, но знаю, что другие страны тоже практикуют такое. Швеция и Дания активно включают молодёжь в свои делегации. Насколько я знаю, Италия и Мексика тоже работают над этим: у них в делегациях есть отдельные квоты для представителей молодёжи.
Насколько это работало бы в странах Центральной Азии? Я могу поделиться мнением только как сторонний наблюдатель, так как я не родилась и не выросла в регионе. Тут, как мне кажется, нужно понимать, для чего именно вы хотите нарастить потенциал и вырастить новое поколение переговорщиков. Для того, чтобы доносить голос молодёжи или чтобы представлять интересы страны? Второе звучит более реалистичным, потому что требования молодёжи порой расходятся с политикой государства.
Понятно, что у молодёжи требования более амбициозные, мы задаём более высокую планку, которую тяжело достичь, но к ней можно стремиться. Но в любом случае такой потенциал нужно наращивать: тренировать, давать возможность для практики будущим переговорщикам.
Если мы смотрим в будущее, то там — изменение климата, и понятно, что с каждым годом, с каждым новым поколением будет всё сложнее и сложнее его замедлить. Как адаптироваться? Как будут распределяться финансы? Какие будут новые вызовы через 30 лет? С этим всем придётся иметь дело тем, кто сейчас учится в школах и университетах.
Надо уже сейчас готовить молодых людей к тому, чтобы они отстаивали интересы своей страны на климатических переговорах. И в регионе уже есть удачные примеры, на которых можно учиться — например, Кыргызстан со своей горной повесткой.
Это могут быть какие-то менторские программы от действующих переговорщиков. Чтобы молодёжь понимала приоритеты своей страны, имела опыт участия в таких дискуссиях. В Центральной Азии много активной молодёжи. Я смотрю на Алимхана (Әлімхан Абулхан — руководитель студенческой организации Climate for Us, студент-эколог в алматинском университете и делегат COP29 — прим. ред.), которому буквально чуть больше 20 лет и который столько всего делает… С точки зрения знания языков, с точки зрения желания и навыков — мне кажется, у ваших молодых активистов и активисток очень большой потенциал. Надо создавать условия для его раскрытия.
АВ: В следующем году все страны должны обновить свои ОНУВы, повысить амбициозность своих обязательств по сокращению. Я не совсем верю в то, что какие-то страны нашего региона действительно повысят амбициозность своих ОНУВ, но — посмотрим, что будет.
У вас есть примеры эффективного влияния молодёжи на ОНУВы своих стран? Или хотя бы примеры того, чтобы комментарии от молодёжи воспринимались серьёзно в этом процессе?
Вы рассказали, что у вас один из проектов — трекер ОНУВа по включённости молодёжи и детей. Среди тех стран, которые были оценены в этом трекере, были ли такие, которые приняли во внимание вашу оценку и начали включать интересы детей и молодёжи в свои климатические обязательства?
АТ: На COP29 мы запустили инициативу в рамках этого проекта по трекеру: призыв к странам включать молодёжные положения в свои ОНУВы. Правительство любой страны может взять на себя такие добровольные обязательства. В Баку это сделала Великобритания, была официальная церемония, на которой Великобритания анонсировала, что присоединилась к инициативе Care About Climate и взяла на себя такие обязательства. Сейчас мы работаем над тем, чтобы привлекать к этому другие стран. Возможно, будем делать это и в регионе Центральной Азии.
Если вы имеете в виду влияние молодёжи на снижение выбросов, то тут тяжелее отследить, насколько та или иная страна опиралась на мнение молодёжи при принятии ОНУВа…
АВ: Или по выбросам, или по адаптационному компоненту в ОНУВе… Хочу пояснить, почему спрашиваю об этом. Потому что в Центральной Азии молодёжь ОНУВы не читает и в целом не занимается политической адвокацией. В климатическом и экоактивизме у нас получилось так, что коллеги более старшего поколения занимались политической адвокацией, выходили на уровень министерств и так далее, а вот молодое поколение… У меня сложилось такое впечатление, что многие из тех, кто поехали в Баку на переговоры, и не открывали ОНУВ своей страны.
В Казахстане, когда проект обновлённого ОНУВ выносился на публичное обсуждение… И не только ОНУВ — Стратегия достижения углеродной нейтральности… Очень мало молодых активистов участвовали в их обсуждении. Они объясняют это тем, что, типа, нас всё равно не послушают. Но ведь пока мы в этом не участвуем, нас, естественно, и не слушают.
Как молодых людей заинтересовать ОНУВами? Чтобы климатический активизм был в том числе и политической адвокацией, а не каким-то личным примером псевдо-климатического активизма?
АТ: С политической адвокацией среди молодежи в принципе сложно везде в развивающихся странах, не только в Центральной Азии. Этот вид активизма многих пугает, потому что здесь есть слово “политика”. Выходить на протесты, даже экологические, не всегда бывает безопасным…
АВ: Я говорю не про протесты, а про выражение своего мнения на уровне принятия решения. Вот, допустим, в Казахстане есть “Открытые НПА” — портал, куда выносятся проекты нормативно-правовых актов и где общественности даётся определённое время, обычно две недели, прокомментировать проект. У нас люди в целом всё это требуют и хотят, но когда это появляется как возможность, они в этом не участвуют, и вот в особенности молодые активисты — это та группа, которая этот инструмент игнорирует.
АТ: Я понимаю ваши тревоги, но не думаю, что у меня есть право критиковать молодёжь Центральной Азии, так как я сама не здесь выросла.
АВ: Есть ли у вас успешные примеры влияния молодёжи на ОНУВы?
АТ: Именно на ОНУВы, наверное, нет….
АВ: Или в целом на климатическую политику отдельной страны?
АТ: Поскольку я стажировалась в европейской НКО, у меня есть такие примеры из Европы. Но это не значит, что у европейских активистов всё хорошо с политической адвокаций, а у нас всё плохо. Там у активной молодёжи адвокация, действительно, на высоком уровне. Я многому научилась у ребят и девчат, которые были на пять лет младше меня.
Они прям всё отслеживают: читают все новые законопроекты, всю связанную с ними документацию, вместе обсуждают тексты. Находят слабые места и пишут по ним комментарии. Ищут выход на министров, в том числе по неформальным каналам. Инициируют встречи с лицами, принимающими решения, на которых выдвигают свои требования. Благодаря тому, что всё это там работает и министры прислушиваются, молодёжь там такая активная. Если к министру на встречу пришла большая группа молодёжи, её просто так не проигнорируешь.
Я не знаю, как это работает в Центральной Азии. Если, условно, попросить министра о встрече, будете ли вы как активистская группа услышаны. Это, конечно, с учётом того, что вы на 100% подготовлены и имеете на руках все обоснования. Но надо понять, почему у центральноазиатской молодёжи возникло такое предубеждение.
АВ: Я думаю, что это отголоски той же идеи, которая вдалбливалась в россиян и зацепила нас. Идея про то, что политика — это не наше дело, что лучше в неё не суваться, что политикой должны заниматься политики и так далее. Плюс в постсоветском пространстве в целом сохраняется сила “бумажки”, без которой ты никто.
А наши активисты как раз редко доносят свои замечания до госорганов в бумажном виде. Поэтому всё остаётся на словах, а со временем и они забываются. Думаю, что министерствам в целом даже на пользу, когда общественность обращается к ним официально, письменно — это подкрепляет актуальность того, что делают министерства. И для активистов это полезная практика, которая, как минимум, повышает их статус.
АТ: Я бы ещё хотела отметить, что быть климатическим активистом в юном возрасте и прям во всём разбираться, и выходить на министров — это про привилегии в том числе. Поясню. Когда я смотрю на коллег из Европы, понимаю, что многие — из обеспеченной семьи, не в первом и даже не во втором поколении выпускники университетов, у них родители занимаются политическим активизмом или обеспокоены “экологией”. То есть это всё берётся не из воздуха и не потому что человек хороший и талантливый, а из всего контекста: социально-экономического бэкграунда, из политического контекста, истории страны.
А если ты молодой человек в небогатой стране, пусть даже того же Глобального Севера, то должен напрягаться, чтобы не слететь со стипендии, или подрабатывать, потому что нечем платить за учёбу или жильё, через пробки добираться каждый день до университета и потом возвращаться по ним домой, помогать родителям…. В таких условиях ещё и законопроект отслеживать — это достаточно тяжело.
АВ: Какие планы на будущее?
АТ: Мне сейчас по-прежнему интересна тема климатической дипломатии, в будущем я вижу себя в ней. Но как ни парадоксально, опыта именно переговорщика у меня нет. Потому что я участвовала в переговорах абсолютно разными способами, но не как переговорщик.
К примеру, в Youngo, молодёжной организации РКИК ООН, я состою в энергетической рабочей группе. С ней мы продвигаем необходимость отдельного трека по энергетике в климатических переговорах ООН. Потому что есть, например, трек по ущербу и потерям, есть трек по адаптации, а тема энергетики, которая кажется нам вообще-то самой важной, размазана по разным трекам: справедливый переход, рабочая программа по митигации или Global Stocktake (Глобальное подведение итогов климатических действий — прим. ред.), вместе с формулировками по постепенному отказу от ископаемого топлива. Но отдельного энергетического трека нет.
Из-за этого достаточно сложно брать на себя обязательства по энергетике, принимать какие-то меры, давить на свои страны… Поэтому мы в Youngo сейчас ведём адвокационную кампанию по включению такого трека. Правда, РКИК ООН смотрит на это пока что не очень хорошо — потому что для них это много работы и много ресурсов.
Также я участвовала в переговорах как наблюдатель от различных групп гражданского общества. Где-то делала отчёты о ходе переговоров, где-то просто наблюдала — приходила на переговоры и следила за их динамикой.
На одном из сайд ивентов (side events, параллельные мероприятия на климатических конференциях ООН — прим. ред.) COP28 в Дубае был очень интересный вопрос: если вы хотите быть переговорщиком от своей страны, должны ли вы на 100% разделять её позицию на переговорах? На данный момент моё видение необходимых мер расходится с тем, как моя страна ведёт себя на переговорах. Поэтому я пока не участвовала в переговорах напрямую.
Недавно я узнала о такой возможности: некоторые наименее развитые страны и островные развивающиеся государства нанимают независимых консультантов из различных НКО в качестве переговорщиков. У многих таких стран нет собственных ресурсов, чтобы обеспечить своё участие и продвинуть свою позицию в переговорах. Например, организовать поездку всем своим переговорщикам в Бразилию в следующем году, где будет проходить COP30. Это непозволительно им ни по ресурсам, ни, к сожалению, по возможностям их официальных делегаций.
Консультанты сами вызываются помочь: где-то на безвозмездной основе, где-то для репутации НКО, в общем — pro bono. Они отстаивают права наименее развитых экономик в климатических переговорах. Это в какой-то степени балансирует переговорные возможности развитых и развивающихся стран. Например, интересы США представляют юристы, которые закончили, условно, Колумбийский университет. И как-то не очень правильно, когда делегация островных государств представлена парой человек и они не могут посещать и отслеживать переговоры по всем трекам. Быть консультантом в таком случае — возможность заполнить пробел в потенциале наименее развитых стран.
Это, наверное, то, чем я бы хотела заниматься в ближайшем будущем. Но пока что для меня это сложная моральная дилемма: насколько я имею право представлять интересы страны, с которой у меня нет вообще ничего общего в плане культурного бэкграунда? На COP29 я встречалась с переговорщицей из Великобритании, которая представляет Анголу. Потому что ей это близко по ценностям.
Фикшн “Министерство будущего” и нон-фикшн “От имени моей делегации” — рекомендации от климатической активистки Александры Тулусоевой:
Я бы хотела посоветовать интересующимся климатической дипломатией и занимающимся климатическим активизмом книгу “Министерство будущего” (The Ministry for the Future), автор — Ким Стенли Робинсон. Это — фикшн про то, как человечество прибегает к совершенно разным решениям для предотвращения планетарной катастрофы. Но делает это тогда, когда уже поздно что-то менять и она идёт полным ходом.
Действие начинается в Индии, где от диких волн жары погибает 20 миллионов человек. Эта трагедия приводит к радикализации климатических активистов — они решают взять решение в свои руки и делают это экстремальным образом: взрывают угольные шахты, угрожают самолётам…
Параллельно идёт повествование о работе вымышленного Министерства будущего, которое действует под эгидой ООН. Оно занимается защитой прав неродившихся поколений. Решение о его создании было принято якобы на COP29, оно начало работать всего за несколько месяцев до трагедии в Индии.
Почему она меня зацепила? Когда ты начинаешь думать, к чему эти климатические саммиты, как повлиять на прогресс — копаешь всё глубже и глубже… Начинаешь задумываться о политическом и экономическом устройстве мира. Эта книга очень здорово помогает увидеть все эти аспекты.
Она не предлагает простых решений, а показывает, насколько сложным и многогранным является климатический кризис. Автор сочетает вымысел с научной точностью, затрагивая темы, которые уже обсуждаются в научных и политических кругах. Например, может ли геоинжиниринг стать реальным решением? Или как изменить глобальную финансовую систему, чтобы она поддерживала устойчивое развитие, а не усугубляла кризис?Ещё одна рекомендация — пособие “On Behalf of My Delegation” от IISD, где разбирается и сама проблема изменения климата, и история климатических переговоров, и правила и процедуры ООН. Этот “гид по выживанию” также даёт много практических советов для начинающих переговорщиков.
